С середины XX века, по крайней мере в США, всё чаще
звучат призывы к созданию «всеобъемлющей теории менеджмента». Эти призывы были
продиктованы насущной практической необходимостью: многие американские компании,
как производственные, так и торговые, стремительно разрастались и нуждались в
наборе простых и эффективных правил для своей деятельности. Эксперты созданной
в 1954 году Американской ассоциации менеджмента пришли к выводу, что управление
включает в себя три основные функции: планирование, организация и исполнение.
За короткое время Америка покрылась густой сетью школ бизнеса со
стандартизированными учебными программами. Знание «цены труда» было объявлено
отличительной чертой цивилизованного человека, чьи ценности и жизненные идеалы
в свежеиспечённых учебниках по менеджменту были подозрительно похожи на принципы
протестантской этики. Тогда же вошла в обиход современная концепция менеджмента
как единой системы «планирования, контроля и исполнения». С содержательной
точки зрения этот «всеобъемлющий менеджмент» представлял собой эклектическую
смесь понятий, взятых из разных общественных наук — экономики, социологии, психологии
— и притом обслуживавших очень разные цели: не то некую чистую идею управления
или экономической деятельности, не то повседневную практику
бизнес-администрации.
Конечно, рекламируемый на все лады «всеобъемлющий»,
или «комплексный», характер новой науки управления ещё не был гарантией
подлинной научности. Теория менеджмента в полной мере унаследовала слабости формального
подхода в области общественной жизни. Подобно тому, как, например, формалистическая
этика в духе Канта страдала бесплодной декларативностью применительно к
реальным нравственным проблемам, так и универсальные принципы организации никак
не могли охватить бесконечное разнообразие конкретных обстоятельств деловой
практики. Предприятия добивались успеха или терпели крах независимо от «общих
положений» менеджмента. Более того, выяснилось, что в своей работе менеджер не
столько «планирует, организовывает, контролирует» и проч., сколько просто
действует сообразно обстановке и личному складу характера, а успеха добивается
в том случае, если применяет нестандартный, творческий ход. В таких условиях
знатоки новой науки вольно или невольно брали на себя роль практических
консультантов, предлагая те или иные «приёмы», которые должны были решить
отдельные частные вопросы: улучшить планирование, поднять производство,
заставить работников выполнять свои обязанности, сплотить коллектив, укрепить
авторитет руководителя, увеличить продажи и т. д. При всей своей
декларированной «открытости» классический менеджмент отличался поразительным
догматизмом и неспособностью бросить критический взгляд на собственные
постулаты. Отсюда с виду странный, но по сути закономерный парадокс: история
«научного управления» являет собой сочетание непрерывных «революций» в методах
при полной неизменности его основополагающих принципов. Это чисто модернистский
способ существования: непрерывное и полное отрицание действительного при невозможности
выйти за рамки постулатов ratio, которые модернистски рационализирующая мысль
сама же и устанавливает.
Один конкретный пример: понятия, обозначающие
корпорацию и организацию. Хотя сам термин «корпорация» восходит к латинскому
слову corpus («тело» — ср. такие термины, как «социальное тело», «корпус» как
обозначение разного рода коллективов), легко заметить, что и корпорация, и даже
организм трактуется в западной мысли в механистическом ключе. Слова «организм»
и «организация» имеют общего греческого предка — слово «органон», что значит
«орудие». В латыни древних римлян orgаnit относился к военным орудиям и в
широком смысле — ко всем механическим устройствам. В Средние века оно стало
обозначением церковного музыкального инструмента — органа, а в эпоху
Возрождения, в виде термина органон, употреблялось для обозначения, с одной
стороны, телесных органов и, с другой стороны, системы правил доказательства
или исследования. Ещё позднее появился термин «организм» в его современном
значении. Это понятие унаследовало присущие ему прежде механистические
коннотации настолько, что современный «Оксфордский словарь делового мира»
предлагает явно абсурдное его определение: «живое существо с независимыми
частями». В итоге даже представление о живом организме в европейских языках
было подчинено господствовавшему в мысли Нового времени аналитическому подходу
к знанию. Европейская наука, как известно, рассматривает организм под углом
универсальных принципов организации и как совокупность самостоятельных систем —
пищеварения, дыхания, кровообращения и проч.
Интересно, что сходное смешение механистических и органистических
аспектов бытия свойственно и китайской традиции, но там, наоборот, механический
аспект подчинён органическому. В современном китайском языке слова «механизм»
(цзици) и «организм» (цзити) образованы от одного знака цзи, который в
древности тоже имел и механическое, и органическое значение: «спусковой крючок
арбалета» и «первичный импульс жизни». Нынешнее же понятие природы у китайцев
восходит к термину цзы жань (букв, «сам по себе»), обозначавшему метафизическую
реальность «самоподобия». И, например, когда в конце XVI века китайцы впервые
познакомились с европейскими механическими часами с боем, они назвали их
«колоколами, звонящими сами собой», или, буквально, «естественными часами».
Вообще для китайского мировоззрения характерна идея преемственности
человеческого искусства, даже искусности и природного бытия.
Если европейская научная мысль изучает состояние вещей, применяя аналитические
процедуры и сводя природу к механизму, то китайская мысль интересуется способом
использования вещей и рассматривает все вещи с точки зрения цельности типа,
того или иного качества состояния. Европейская мысль гуманизирует даже природу,
китайская мысль натурализирует даже человеческую деятельность.
Но вернёмся к проблеме современного менеджмента. Быть
может, его теоретики ещё долго продолжали бы строить здание новой науки путём
упорного отказа оттого, что было построено их предшественниками, и выдвижения
новых проектов, если бы сама экономическая реальность последних десятилетий не
демонстрировала всё нагляднее врождённую ограниченность и даже ошибочность их
исходных представлений. Идея эффективности, приравненной к способности
производить как можно больше и дешевле, оказалась вдруг анахронизмом.
Выяснилось, что в условиях насыщенности рынка главным условием конкурентоспособности
становится высокое качество товаров, технические инновации, атмосфера гармонии
и творческого поиска в коллективе, способность гибко реагировать на изменения
конъюнктуры. Производство товаров малыми партиями или даже штучное производство
в семейных мастерских сплошь и рядом оказывалось более рентабельными, чем
крупное фабричное производство, не говоря уже о том, что оно поддерживало
национальную репутацию.
|
