С начала 90-х годов прошлого века всё большее влияние
приобретает подход к стратегии, который делает акцент на социальных и
культурных предпосылках деятельности отдельных корпораций. Его иногда называют
«системным». Его сторонники вообще отрицают существование
какого-либо универсального критерия экономической эффективности и
«рационального планирования». Для них классическая концепция управленческой стратегии
— плод определённых исторических условий, существовавших в Северной Америке в
середине XX века, а также ряда особенных, даже уникальных в своём роде, политических
и экономических традиций, свойственных англосаксонской цивилизации.
Классическая концепция стратегии, по их мнению, отобразила глобальную экспансию
и совершенно особый, одновременно оптимистический и консервативный, дух
американского капитализма. Но то, что считается рациональным и
эффективным в одной стране, совсем не обязательно является таковым в другой, а
игнорирование общепринятых, пусть даже и неписаных, правил деловой деятельности
может оказаться фатальным для нарушителя. Культурные нормы предопределяют не
только представления о разумном и должном, но и познавательные способности человека
в широком смысле. Японские корпорации могут казаться весьма неэффективными с
американской точки зрения, но они совершенно адекватны своей общественной
среде, а попытки навязать им чужие правила игры, как показывает практика,
способны вызвать серьёзный кризис экономических и политических институтов
Японии. Те же японские кэйрэйцу могут вообще не иметь стратегии в её
классическом американском понимании, но их приверженность поставленной
долгосрочной цели вкупе с присущим их деловому стилю тесным взаимодействием
руководства с персоналом способна порой давать блестящие результаты.
В последнее время наблюдаются попытки синтезировать
указанный здесь «культуроцентристский» взгляд на стратегию с классической
теорией стратегического управления. Так, С. Каммингс полагает, что стратегия
должна вырасти из самобытного этоса корпорации и быть выражением корпоративной
идентичности, но понятийный аппарат стратегического планирования должен
задавать формы и направление этого процесса корпоративного самопознания. Концепции
классической стратегии, по мнению С. Каммингса, должны сыграть роль
эвристического инструмента, выстраивающего подобие рационального дискурса
с целью интуитивно постигаемой и доступной лишь метафорическому выражению
идентичности (в данном случае — идентичности компании), каковая является
единственной неотчуждаемой (ибо неформализуемой) реальностью экономической
деятельности в условиях информационной цивилизации. В терминах
аристотелевской этики, стратегия должна стать способом обретения компанией
своего телоса — понятия, созвучного китайскому представлению о дэ
как внутреннем совершенстве вещей. Телос и дэ являются подлинными гарантами
идентичности именно потому, что служат средством и самой средой сообщительности
личности с миром — реальности, напомним, всецело символической. И эта
сообщительность есть сила преображения личности в её вечносущий, надвременный
тип. Ибо наша идентичность — это вестник вечности в нас, или, говоря языком
Чжуан-цзы, сила «живой жизни».
Возвращаясь к рассказу о чудесном поваре из книги
«Чжуан-цзы», мы можем сказать теперь, что его мастерство принадлежит эпохе
«постклассического менеджмента»: герой этой притчи сочетает безусловную
приверженность практике с особого рода внутренним — духовным и интуитивным —
знанием, которое даётся именно открытием своей идентичности («подлинности»); открытием,
дарующим истинное счастье и потому знаменующим высшую точку нравственно
значимой жизни. В этой точке чистый дух сходится с неисчерпаемой конкретностью
существования. Следует внимательнее приглядеться к этому примечательному
совпадению: в нём содержится оправдание всей человеческой практики.
