В свете сказанного можно заключить, что бодрствующее
сознание находится в отношениях дифференциальной связи с физической
реальностью. Будучи беспредметным, оно, как пустота зеркала, не может
противопоставить себя миру, но и не сливается с ним. Такова природа «согласия»,
или «сердечной встречи», составляющей секрет китайской стратегической мудрости:
нечто неизмеримое сверх сущего. Оттого же и на Западе, и особенно в Китае,
сумма стратегической мудрости представлена в собраниях отдельных «случаев»,
анекдотов из жизни великих стратегов.
Теперь не будет удивительным узнать, что все
классические школы китайской мысли считали «согласие» главным и непременным
условием любой совместной деятельности. Конфуцианскому мыслителю Мэн-цзы
принадлежит высказывание о том, что в военном деле «выгоды местности важнее
погодных условий, а согласие между людьми важнее выгод местности». Знаменитый
полководец древности Чжугэ Лян заявлял, что «мудрость применения войск заключается
в согласии между людьми. Когда в войске есть согласие, люди идут в бой даже без
приказания».
Ту же идею стратегической полезности самоотречения или
уклончивости выражает очень важное для традиции даосизма понятие «искривление»,
«согнутость». В 22-й главе «Дао-Дэ цзина» говорится: «Искривлённое сохранит
себя в целости, согнутое станет прямым, ущербное станет полным, обветшавшее
станет новым». Другими словами, способность склониться перед внешней силой
предстаёт здесь залогом собственной полноты — подобно тому, как кажущийся отход
на самом деле подготавливает победу. В другом месте Лао-цзы выражает ту же
мысль, прибегая к образу воды: будучи субстанцией как нельзя более мягкой и
податливой, вода тем не менее совершенно не поддаётся сжатию. И вообще:
«уступчивое возьмёт верх над твёрдым, бесформенное войдёт внутрь всего, что
имеет форму».
Всякое действие ценно своей противоположностью, а
истинный смысл сказанного противоположен обыденному значению слов. Эти и другие
подобные изречения даосского патриарха принесли ему славу одного из основоположников
китайской стратегической мудрости. В моральном же отношении Лао-цзы
проповедовал всепрощающую любовь, ибо любой конфликт непродуктивен: даже если
ссора улажена миром, она всё равно оставляет шрам в сердцах её участников.
Отсюда одна из важных особенностей китайского менталитета и поведения:
уклонение всеми возможными способами от открытой конфронтации.
Что касается Конфуция, то он учил как раз нравственной
стойкости, равнозначной «прямоте», «несгибаемости» благородного мужа. Но
Конфуций в принципе отрицал стратегическое измерение действия: для него
прямодушие и последовательность в поведении были единственным основанием
осмысленной, нравственно оправданной жизни.
В даосской традиции принцип «искривления» находит своё
логическое завершение в отождествлении стратегического действия с «возвратным
движением» (фань) или «движением вспять» (ни, дяньдао). Речь идёт
о совокупном выражении всепроницающего круговорота Великого Пути как
постоянного «возвращения к истоку вещей», о невидимом, чисто символическом
«втором дне» всех явлений. В даосизме такое возвращение мыслилось в категориях
инволюции, возврата к состоянию эмбриона в материнской утробе Пути, и оно
противопоставлялось энтропийным процессам физического мира и биологической
эволюции, ведущей к смерти. В стратегической науке Китая «возврат» соответствует
известной нам «инаковости» практики, бесконечной действенности в действии,
которые предваряют, предвосхищают всё сущее. Истина «вечного возвращения»
постигается длительным и методичным развитием духовной чувствительности,
примером чему может служить образ премудрого мясника у Чжуан-цзы. Это путь
стяжания духовной просветлённости, в которой выявляется всё разнообразие мира,
но которая не имеет собственного содержания.
Замечательный образ такого совершенного, чистого
знания, воспитываемого вслушиванием в музыку самой жизни, даёт У. Йетс,
описывая в одном из своих стихотворений противостояние Цезаря и Помпея. Старый
вояка Помпей надеется на свою доблесть и удачу. Цезарь, как несравненно лучший
стратег, настроен совсем иначе, можно сказать — абсолютно иначе. Он уже
усвоил обстановку во всей полноте её деталей и потому превзошёл её. Его
сознание, открытое бездне покоя, устремляется вперёд вместе с потоком времени и
всё же вне и поверх него, как скользит по поверхности воды «длинноногая муха»,
иносказательно обозначающая здесь жука-водомерку:
Our master Caesar
is in the tent
Where the maps are
spread
His eyes fixed upon
nothing
His hand under his
head.
Like a long-legged
fly upon the stream
His mind moves upon
silence.
(Наш господин Цезарь в палатке/Где разложены карты/Его
взгляд направлен на ничто/ Его рука под его головой,/ Как длинноногая муха
на поверхности потока/ Его ум мчится над молчанием. Курсив автора. —
В.М.).
Коль скоро китайская традиция стратегии стремится
определить прежде всего со-стояние вещей, соотношение сил, то рано или поздно в
ней должна была появиться проблема контролирования такого соотношения, что в
рамках китайского подхода, собственно, и было равнозначно обладанию властью
или, точнее, господством. Идея такого контроля выражена в
термине цюань, в современном китайском языке обозначает власть и по
какому-то недоразумению также право.
В современной китайской литературе термин цюань
трактуется как «достижение пути срединности в переменах мира».
В древних источниках он имел отношение к «взвешиванию» или, лучше сказать,
«уравновешиванию важного и неважного», часто предстающего в виде
ненормативного, даже вынужденного выбора между двумя нежелательными
альтернативами — между двух зол. В этом качестве он противопоставлялся термину цзин
(основа, канон), соотносившемуся с неизменными нормами поведения. В одном из
древних текстов цюань употреблено в значении «одноразового успеха»,
которому противостоит «вечная выгода». Впрочем, одно вовсе не исключает
другого. Древний философ Мо-цзы (V век до н. э.) определял цюань
просто как «выпрямление», что означало у него оценку вещей в соответствии с
критерием справедливости. Остроумная иллюстрация идеи нахождения правильного
баланса между существенным и несущественным содержится в сочинениях уже
упоминавшегося конфуцианца Сюнь-цзы (III век до н. э.), где сказано:
«Управление можно уподобить мытью головы: это нужно
делать даже несмотря на то, что ты можешь лишиться нескольких волос. Горевать о
потере нескольких волосков и забывать о приносимой купанием долгосрочной пользе
для волос — значит не понимать смысла употребления власти (цюань)».
|
